№1 "Чертов палец"

Зимние декабрьские деньки необычайно коротки, ночь порою даже не уходит за горизонт, а лишь только прячется в густых, свин­цового цвета облаках. В это глухое времечко народ невольно становится мрачен и сонлив. Медики объясняют это просто: ави­таминоз. Но бывалые люди говорят: в это время усиливается вли­яние темных сил, и заканчивается власть тьмы только 23 января, когда день заметно удлиняется. Долгими зимними вечерами население глухого уральского по­селка Шаля обычно проводит время перед телевизором. Редко кто из молодых возьмет в руки книгу. Тепло, уютно в деревянной избе, и кусок на зиму припасен: законсервированы ягоды, грибы, овощи, кое-кто вырастил скотинку на мясо. Богат край для того, кто работать не ленится. В небольшом деревянном доме, расположенном на берегу пруда, проживала одинокая старушка по имени Агафья Иванов­на. В избушке, кроме самой необходимой мебели – кровати с металлическими спинками, табуретов, стульев и столов, – ничего не было, но во дворе у хозяйки обретались две козы и несколько кур, которые и позволяли бабе Гане сводить концы с концами. Ее часто навещала внучка Лена - дочь старшего сына, а всего у ста­рушки было шестеро детей. Девочка-ученица шестого класса си­дела за столом - выполняла уроки.– В наше время, бабушка, много чудес, - оторвав шариковую ручку от тетради, обратилась к ней Леночка, - а в ваше время их не было вовсе. Теперь и телевизор, и телефон, и компьютер, и даже космическая станция...Старушка сидела напротив девочки за прялкой с поблекшим от времени многокрасочным рисунком, - готовила пряжу на нос­ки да варежки для своих внуков.– И то верно, Леночка, люди много чудес творят. Раньше все это Бог лишь мог сделать, - продолжая крутить шерстяную нить, ответила баба Ганя. – Вот взгляни на прялку: что видишь?– Какие-то кружки, черточки, квадратики, внизу звери у боль­шого камня изображены...* Мараковать – по­нимать, смыслить.– Маракуешь* верно. Мой прадед не случайно кроме обычно­го для своего времени круговорота солнца изобразил на прялке зверей, ведь для него это было чудо, которое живет до сих пор, – заинтриговала внучку хозяйка избушки.– Расскажи, расскажи! – отложив в сторону тетрадь с учебни­ками, подсела к бабушке Леночка.– Ну, слушай, да зря не лыбься, – отставила прялку к стене бабушка. – Давно это было. Леса по тем временам были вы­соченные, непроходимые; зверья различного много... Проходи­ла мимо нашего поселка, за Поповой горой, единственная на Ура­ле дорога. Дорогу назвали позднее Татищевской - начальник та­кой при царе был. По дороге можно было через Молебку и Суксун попасть в Пермь, а здесь, на Сибирь, добирались по ней до Нижне­го Тагила, Верхотурья... Сведущие люди баяли, что по дороге ез­дили купцы Демидовы, священники и даже большие царские начальники. По этой же дороге бежали на Урал преступники, кре­постные крестьяне и всякий народишко, желавший свободной и обеспеченной жизни. Иногда беглые людишки объединялись в воровские шайки и наводили ужас на всех проезжающих – место наше, по правде сказать, было совсем безлюдным. Богатые и знат­ные люди ездили без особой опаски – у них большая охрана, – а простой народ сильно страдал. Вот однажды появился в этих мес­тах беглый казак по имени Михей, по кличке Косарь. Так обычно в старину называли большой нож для щепления лучины, им же дробили крупные кости. Михей был огромного роста, из себя весь черен как ворон и страшно зол. Какого путника на дороге ни встре­тит – обязательно ограбит и без нужды жизни лишит. Не щадил ни женщин, ни убогих странников. Здесь его шайке было слишком вольготно: глухомань на сотни километров кругом. Пооживлен­нее было только вокруг заводов: возле Нижнего Тагила на востоке да возле Кунгура на западе... Еще бают, что местных вогулов из­гнал отсюда он: отбирал добычу, пушнину... Уж больно лют был раз­бойник! Он, говорят, хотел награбить много золота и откупить все демидовские заводы, – думал стать на Урале единственным хозяи­ном.* Симеон Меркушинский (правед­ный Симеон Верхотурский) – единственный русский святой, который родился и жил на Урале, очень почитаем верующими.Поехал однажды в Верхотурье на богослужение по случаю оче­редной годовщины со дня смерти Симеона Меркушинского* свя­щеннослужитель с дьячком из Кунгура. Охраны никакой с собой не взял, понадеялся на Бога. В том месте за Поповой горой, где речка Убойская впадает в Малую Шалю, шайка разбойников во гла­ве с Косарем напала на путников. Остановив лошадей, Косарь вы­волок священнослужителя за волосы из коляски, а дьячка сбросил с козел. Сорвали с божьих слуг кресты, обыскали дорожный сун­дук и поволокли свои жертвы на гору, хуля Бога и глумясь над пут­никами.- Оставь греховное дело, - молил разбойника священник, – покарает тебя Господь!* Пазарить – драть, сечь, мучить, разди­рать и другие значения.Косарь в ответ лишь смеялся и сквернословил. На самой вер­шине горы, насладившись телесными муками священников, лю­тый разбойник зарубил их саблей, не дав им даже прочесть молит­вы. После жестокой расправы над невинными жертвами Косарь решил уйти с награбленным добром в потайное место, но не успел он спуститься со своими разбойниками с горы, как перед ними будто из-под земли вырос архангел Михаил. Он был ростом до не­бес, весь в белых одеждах. Бандиты бросились бежать, а сам гла­варь шайки Косарь не мог даже пальцем пошевелить–остолбенел. Стоит, как каменный, – вот начал терять человеческие черты и все более чернеть... И превратился он в столб черного цвета с дьявольским числом 666. Так и стоит вблизи речки Малой Шали.С тех пор разбойники не пазарили* в наших местах. Гора, на которой произошло святотатство, была народом названа Поповой, а речку, впадающую в Малую Шалю, назвали Убойской. Черный ях речки Баской. В этом же пруду мочили лубье - липовую кору для мочала. Все веревки в лагере делались из этого материала. На бе­регу пруда выстроили баню, бараки для заключенных, конный двор и колодец для нужд охранников.Женщины-лагерницы заготавливали лес: они валили его с по­мощью двуручных пил, обрубали сучки, а затем с помощью лоша­дей подтаскивали бревна к лежневке. Лежневка – это дорога, выложенная из бревен. На бревна накладывались доски в виде рельс, по которым на вагонетках, таких специальных тележках, женщины доставляли лес на пилораму. Через пруд в Глухаре был построен висячий мост, ибо в гору вагонетку с лесом вытолкать женщинам было не под силу. После такой тяжелой работы лагер­ницы могли только высушить одежду возле печей в бараке, а на следующий день – снова в лес. Многие не выдерживали таких условий, гибли. Хоронили бедолаг в лесу без лишних хлопот.Однажды, когда уже заканчивалась война, в лагерь привели совсем маленькую девочку Иру. Всего лет двенадцать ей было. Определили работать на лежневку, толкать вагонетку с лесом на пилораму. Когда ее переодели в лагерную одежду, то в большой не по росту телогрейке и огромных сапогах она стала похожа на неук­люжий пузырь. Женщины в лагере говорили: какой толк от такого «клопа» на лежневке, надо бы оставить ее на кухне или при бане. Но на кухню направляли только тех, кто хорошо перед лагерным начальством выслуживался. Вот и пошла девчушка в лес, на леж­невку. Женщины постарше, как могли, старались ей помочь, дава­ли возможность передохнуть – не брали ее в каждый рейс на пило­раму. Все заключенные жалели девочку. Осудили ее за одну-единственную горсть зерна, которую она взяла на зернотоке для маленького брата. Такие были законы при Иосифе Жестоком.– А кто такой этот Иосиф Жестокий? – прерывает рассказ ба­бушки Леночка.– Был такой правитель, самый главный у коммунистов. Народ много претерпел от него. И расстреливали, и в тюрьмах гноили, и на лесозаготовках мучили – хуже крепостного права...Более трех месяцев уже пробыла в лагере девочка Ира. На­ступил июнь месяц. В лагере сменили всю охрану, и в лес, в брига­ду заготовителей, направили злющего охранника – Чуркина. Он постоянно был с похмелья и вечно всем недоволен. Раньше-то он при кухне командовал, а потом, видимо, на чем-то погорел... Вна­чале он к девочке относился сносно. Женщины начнут толкать вагонетку на пилораму, а ее поставят возле висячего моста - все девочке облегчение. Она там даже нашла себе забаву, обнаружила под кустом маленьких зайчат. Они – зайчата – страсть как полюби­ли девчонку: бывало, утром идут женщины под конвоем на работу, а серые уже на пригорке скачут, ждут Ирочку. Все заключенные в лагере умилялись, глядя на это. Зайцев подкармливали хлебушком, который отрывали от своего скудного пайка.Только однажды охранник Чуркин перестал позволять давать девочке отдых и заставлял ее толкать каждую вагонетку. Иногда он даже пинал ее ногами или хлестал вицей: надо думать, ему такой приказ поступил. Жалеть заключенных, даже малолетних, за­кону не было, все считались врагами народа...Как-то раз на висячем мосту Ирочка в своих огромных сапогах запнулась, упала и сломала ключицу. Лагерный фельдшер сделал перевязку и пообещал поставить девочку в строй через две-три недели. Может, в наше время врачам это и удается, но по тем вре­менам такое чудо было возможно только при очень сильном жела­нии больного поскорее выздороветь. У девочки такого желания, понятно, не было. Ей приносили из леса маленькие подарки-гос­тинцы «от зайцев»: землянику, смородину, пиканы, заячью капус­ту. Да только девочка таяла на глазах: потеряла аппетит, не стала пить лекарства. Скучала по своим подросшим зайчатам, которые ждали ее каждое утро на бугорке возле висячего моста. Однажды Чуркин едва не выстрелил в них из карабина, да лагерницы засло­нили зайчат. Он долго матерился, но стрелять не стал – может быть, и у него была капля добра в душе?..Вскоре у девочки поднялась температура – началась пневмо­ния. Хороших лекарств для заключенных не было. Недолго она проболела – скончалась. Похоронили ее возле висячего моста, на бугорке. На следующее утро, когда женщины шли по лежневке в лесосеку, на том бугорке, прямо на свежей могилке девочки, сиде­ли три зайца и плакали. Все видели, как крупные, чуть-чуть розова­того цвета слезы катились из заячьих глаз. Лагерницы говорили: посмотрите, даже дикий зверь может проявить сострадание к че­ловеку.До глубокой осени зайцы ходили на эту могилу, а потом началь­ник лагеря на охоте затравил зверюшек собаками. Без сердца были люди... На следующий год на могиле появились маленькие розовые цветочки, которые женщины-заключенные, не сговариваясь, назвали «заячьи слезы». В народе их еще знают как «кошачьи лапки». С тех пор у нас считается: где этот цветок хорошо растет, там зай­цы оплакивают чью-то безвинно загубленную молодую жизнь. Эти места беречь надо, они святые, как памятники.– Какое, бабушка, страшное время было... Мне очень Ирочку жаль, – всхлипнула внучка.– Правильно, Леночка, доброе сердце не бывает равнодушным, – баба Ганя прижала девочку к себе. – Поплачь – чище душа будет...

№2 "Сылвинцы"

Конец марта на Урале обычно считается началом весны. Обильный снежный покров уплотняется и постепенно оседает, обещая многоводность весенних потоков. С южной стороны домов снег становится рыхлым и ноздреватым: днем подтает, а ночью покроется ледовой корочкой. В этих ранних весенних «оазисах» появляются первые признаки близящегося лета: круп­ные мухи или бабочки-крапивницы греются в лучах солнца на теплых стенах домов. Куры, выпущенные добрыми хозяйками на улицу, тоже держатся на этих относительно теплых участках земли. Клочки сена, навоза возле хозяйственных построек до­полняют картину только-только вступающей в свои права ураль­ской весны.Второй день гостит у бабушки Леночка: в школе весенние кани­кулы. Она сидит напротив окна, щурится от солнца и дергает без причины за уши кота, который развалился на кровати. Серко пе­редергивает ушами, отворачивается от назойливой девочки, но убегать не спешит, только недовольно мурлычет в полудремоте.* Вожгатъся – упорно и напрасно над чем-то тру­диться.– Не мучай кота! - назидательно говорит баба Ганя. – Лучше положи кусочек сухаря под печь, Ерошка там начал вожгаться*...–Домового жалеешь, а мне о нем даже ничего и не расскажешь, – недовольно протянула девочка, направляясь на кухню. – А кто его, твоего Ерошку, видел? Эй, домушник, покажись!– Зазря домового не тревожь, он свое дело знает, – немного посерчала Агафья Ивановна. – Ерошка с нами приехал из Глухаря, жил там в новом домике, построенном для лесника, твоего деда Марковея. Вот с тех пор за нами и следует... А как иначе? Положила корочку?– Положила, да там его не видно.– Значит, для тебя не пришло время. Садись, буду сказ тво­рить, а ты слушай и вникай. В жизни люди, бывает, большие пако­сти друг другу делают, а разная нечисть порою лучше их бывает...Это случилось давно, еще до образования Шалинского района. В то время было у нас здесь аж два района: Шамарский и Староуткинский. В Шамарах, почти в центре поселка, возле лога жило семейство Черниговых. Хозяином там был Федор Иванович. Ложок-то в Шамарах до сих пор прозывается Черниговским. На же­лезнодорожной станции, где проживала основная масса народу, у Пестимии Шамариной, вдовы, была красавица дочь Васса, или, как ноне говорят, Василиса. Девушка работящая, приветливая, скромная - завидная невеста для любого парня из поселка. Но она никого, кроме Ивана Чернигова, не замечала.Вскоре началась коллективизация. Многие коммунисты по той поре, чтобы выслужиться перед начальством, то посулами, то уг­розами загоняли крестьян в колхозы. Вступил в колхоз и Федор Иванович вместе со всем семейством – не решился идти против властей. Он сдал в колхоз двух коров, двух лошадей и до десятка овец с хозяйственным скарбом: телегами, санями, лошадиной сбру­ей, плугом, боронами. Федор-то Иванович понимал, что в колхозы все равно придется всем вступать, власть свое возьмет. Мудрый был человек.Больше всех в Шамарах над народом изгалялся Родя Попов – его все в поселке называли не иначе как «созлый коммунист». И на беду его сын, Еремей, такой же, как и отец, никудышный, ле­нивый и драчливый парень, захотел иметь в невестах Вассу Шамарину. Только она на него даже и не смотрела. Он разными путя­ми пытался привлечь к себе ее внимание: дарил пряники, плат­ки и даже привез ей из Кунгура духи «Персидская сирень» - самые модные по тем временам. Васса все подарки вернула обратно. Вот и пожалился никудышный женишок своему отцу на стропти­вую девку. «Созлый коммунист» рассудил по-своему: «Сначала убе­рем соперника, а уж потом и ее можно легонько взять... Пиши донесение в органы». Вот и состряпал Еремка донос, где сооб­щил: Чернигов Федор Иванович по социальному положению быв­ший кулак, служил в царской армии унтер-офицером и за своюслужбу имеет орден и медаль, но никому об этом не говорит. В колхоз пошел не по идейным соображениям, а вынужденно. И подписал: «Дворник» – под такой кличкой проходил в органах Еремка Попов.Через неделю после доноса, ночью, к Черниговым пришли три милиционера. Ночных визитов этих незваных гостей тогда все боялись, знали, зачем те приходят: хулиганства и грабежей-то по Шамарам не было. Жена и трое маленьких детей Черниговых пла­кали во весь голос. Только Иван угрюмо смотрел на милиционе­ров, которые торопили Федора Ивановича. Отец лишь успел на прощание сказать: «Перед властью у меня, видит Бог, вины нет». Следствие длилось недолго: отца-Чернигова отправили в Ар­хангельскую область, на лесоповал, сроком на десять лет.После этого Еремка – по-другому его в народе и не называли – предупредил Ивана: если он будет ухаживать за Вассой, то, как и отец, отправится на лесозаготовки. Не вытерпел Ваня и ударил сына «созлого коммуниста» кулаком по лицу, назвал его подле­цом. Буквально через день в органы пришел донос от «Дворника» и на Ивана. В кляузе Еремка написал: Чернигов Иван Федоро­вич занимался хищением колхозного имущества: увез с колхоз­ного склада к себе мешок ржи под предлогом недополучения ее отцом, врагом советской власти Черниговым Федором Ива­новичем.* Так обычно называли непро­должительный пост перед Петровым днем (29 июня).И Ивана упрятали в лагерь, тоже на десять лет, вышел он оттуда уже во время войны с фашистами. А Еремка после такой пакости думал, что женится на Вассе. Он ее предупредил: если не пойдешь за меня, то и твою мать тоже сгноим в лагерях... Долго думала Василиса и за неделю до свадьбы, перед самыми петровками*, в конце июня, ушла на реку Сылву и бросилась в омут, что выше Черниговского лога. Там и теперь еще очень глубоко.Еремка – горе-женишок – после этого сильно запил и совер­шенно перестал совеститься людей: то за брагой залезет в чей-нибудь погреб, то, похабник и бестыдник, в баню к девкам запол­зет... А уже в августе месяце пошел он как-то в пьяном виде на реку... Что там произошло, не ведаю, но нашли Еремку мертвым на перекате, что выше Черниговского лога. Нос и рот у покойника были забиты пеной. Народ сказывает: растрепы, космачки, нече­сы, чертовки защекотали его до смерти. Это все русалки, среди которых была, наверное, и Васса. Кротким нравом русалки не от­личались. Поэтому летними ночами по всей реке слышался дикий хохот и плач.Отбыв десять лет на лесозаготовках, вернулся на родину Иван Чернигов. Родственники ему все обсказали. За это время подрос­ли его две сестры и брат Николай. Отец семейства, Федор Ивано­вич, остался навсегда в архангельских лесах – не хватило здоровья претерпеть все лишения. Пообщался Иван с родней и оправился на берег реки. В это время в заводях расцвели кувшинки. И вдруг услышал он тихий и нежный шепот Василисы: «Иди ко мне, мой долгожданный!» Екнуло сердце мужика, и он, не раздумывая, бросился в воду. В тот же миг на реке зазвучали свадебные мелодии тальянок.– Лучше бы, бабушка, свадебный марш Мендельсона, – вмеша­лась в рассказ Агафьи Ивановны девочка.– В то время у нас здесь такой музыки не было – откуда ж ее и сылвицам было знать? Сылвица – это русалка, которая выходит замуж каждый год в июле месяце, когда цветут белые кувшинки. Они зовутся у нас василинами. Тихой июльской ночью, там, где в заводях растет василина, можно и сейчас услышать свадебные ме­лодии. Даже дикая и бурная река Сылва замирает, глядя на сылвицу Вассу и ее долгожданного жениха Ивана. А еще бытует поверье: если кто сорвет белую кувшинку-василину, то счастлив сможет быть только среди сылвиц.– Я, бабушка, никогда рвать цветы не буду, – испугалась внучка.Погладив Леночку по волосам, баба Ганя поднялась со стула.– Пора на стол собирать, внучка-то у меня проголодалась...– Ага. А чем питаются сылвинцы в реке, бабушка? – интере­суется слушательница.– Не знаю. Пока ваши ученые на этот вопрос не дали ответа, – лукаво улыбнулась старушка.

№3 "Кот Чурок"

Утро. В теплой, пахнущей сеном постели – бабушка Ганя обыч­но набивала матрацы свежескошенной травой – ворочается про­снувшаяся Леночка. Вот ее рука под одеялом потянулась в ноги и нашла лежащего там кота Серко. Девочка вновь ради шутки начала дергать его за уши. Кот довольно громко и сердито заурчал.– Лена, ну что ты опять над котом-то изгаляешься? – вступи­лась за Серко баба Ганя. Она спускалась с печи на кухне, где «разог­ревала» суставы ног. – Лучше вставай, умывайся, садись за стол, а потом займемся уборкой в избе.– Ладно, – девочка выпустила кота. – И чего ты, бабушка, его жалеешь? Он ведь животное, ничего не понимает, только и умеет что мышей ловить да молоко лакать!– А вот сделаешь уборку, поможешь бабушке – расскажу о коте, который своего хозяина дважды от смерти спас. Тогда и посмот­рим, – возразила Агафья Ивановна.Часа через два бабушка прилегла на постели, укрывшись пухо­вой шалью, а рядом с котом на коленях примостилась внучка. Она уже с нетерпением ждала очередного рассказа.– Это было почти сто лет назад. В то время на месте нашего районного центра рос вековой лес. Серапион Сафонов еще не по­строил своего дома на Сипиной горе, где мы с тобой сейчас нахо­димся. Горка названа в честь его, первого жителя Шали. Он в то время жил еще в Сылве и было ему не больше пятнадцати лет. Об этом Серапионе, или попросту Сипе, мне поведала его дочь Елиза­вета, которая долго жила в его доме и совсем недавно Богу душу отдала.В начале века здесь решили построить железную дорогу. Под­ряд смог получить богатый кунгурский купец Половинкин. Хоро­ший он был человек или плохой – не знаю, только вот что о немсказывали. Приказчики на строительстве дороги, бывало, жуль­ничали и выдавали рабочим не всю заработную плату. И тогда те жаловались купцу Половинкину – если, конечно, до него добира­лись, а это было нелегко, в Кунгуре он жил. Про тех, кто смог вытребовать свои деньги, в народе обычно говорили: дошел аж до «Половинки». Вот так с тех пор и живет в районе память об этом человеке. Между поселками и деревнями у нас в районе условные отметки на дорогах «половинками» называются.Вначале железную дорогу хотели проложить через село Сылву от станции Вогулки до станции Сарги, но часть богатых жителей Сылвы во главе с Булычевым - у него было много земли - откупи­лась, и дорога пошла через крутые горы. В горах надо было делать глубокие выемки, а низины и лога засыпать грунтом и камнем. Камень брали частью из выемок, а частью еще «ломали» на речках Шале и Варлашовке. Возили камень на лошадях. Котлованы строи­ли из тесаного камня, - такие большие трубы для пропуска воды в логах. Эту работу выполняли только рабочие из Москвы или Пе­тербурга. А вот на выемке породы работали местные – кайлом, ломом и лопатой. Вывозили породу тачками, грабарками-тележ­ками на четырех колесах, иногда использовали вагонетки: под гору они катились по рельсам, а в гору тащили их лошадями. Экскавато­ров в те времена, сама понимаешь, еще не было. Особенно много хлопот доставила выемка на Шатлыке, возле Пастушного.Отправил однажды Лаврентий Сафонов своего сына Серапио- на с подводой на строительство железной дороги, дабы зарабо­тать для семьи лишнюю копейку. Направили мальчугана приказчи­ки на Шатлык. Вместе с мальчиком из родного дома ушел и кот Чирок. Увязался за подводой, и все тут. Чирком его прозвали пос­ле того, как он однажды, как собака, сплавал за уткой, подстре­ленной на сылвенском пруду. Вот какой это был кот!В выемке к тому времени почти весь грунт выбрали, а в самой середине остался цельный столб из неизвестного камня, который не могли разрушить кувалдами. Решили взорвать его порохом. За­ложили тридцать зарядов и рванули. Рабочие с кувалдами и возчи­ки на подводах направились к центру выемки. Хотел туда поехать и Серапион, да только кот Чирок неожиданно прыгнул с крыши казармы, где временно жили рабочие, прямо на шею лошади Са­фоновых, и она со страху бросилась по дороге домой, в Сылву. За лошадью побежал и мальчик: поймал ее только через два километ­ра, и когда возвращался обратно, то вновь услышал взрыв. Это грох­нули неразорвавшиеся заряды, когда рабочие ударили кувалдами по столбу. Погибло тогда трое рабочих и двое возчиков. Сначала-то Серапион со злости потаскал кота за загривок, но как понял, что кот не дал ему попасть в выемку, – обрадовался и начал баловать рыбой.Через пять дней после похорон погибших рабочих вновь реши­ли взрывать этот треклятый столб. Заложили на этот раз шестьде­сят зарядов. Прогремел взрыв, рабочие въехали в выемку, а столб как стоял, так и стоит! Только Серапиона опять при этом не было. Вновь кот прыгнул с подводы лошади на гриву, та шарахнулась, да так, что занесло ее в болото. Пока Серапион ее вытаскивал, рабочие застучали кувалдами по столбу, а неразорвавшиеся заряды опять громыхнули. Погибли и рабочие, и возчики... После этого случая люди уже боялись и близко к выемке подходить. Пригласил тогда купец Половинкин отца Сергия. Поп побрызгал святой во­дой на столб, почитал молитвы, и столб упал прямо на глазах изум­ленной толпы. А в основании все увидели отпечаток лапы, словно бы петушиной, но размером более двух метров. Вот тут все и по­няли, что столб держал сам дьявол и не давал строить дорогу. По­том тот столб, когда пустили по дороге поезда, увезли в Петер­бург для какого-то музея.– Бабушка, да это же был отпечаток лапы динозавра, который здесь жил давным-давно! – засмеялась девочка.– Твои ученые многое знают, да почему-то не могут объяснить, как этот столб не упал от взрывов, а рухнул от святой воды. И как это кот Чирок дважды спас от смерти мальчика Серапиона. Мо­жешь ответить? То-то же! – возразила баба Ганя.– Ученые рано или поздно это узнают. Но кота Серко я больше не буду дергать за уши – вдруг он такой же умный, как Чирок!

следующая страница...